Джандо - Страница 133

133

— Ничего, — проговорила девочка и погладила руками свой лыжный костюм из флиса, — папа будет охранять меня. Я ведь делаю это для того, чтобы поехать с папой в горы… И с мамой, и даже с Катькой, потому что я их очень люблю. И когда мы поедем в горы, нам ничто не помешает. А пока папа будет охранять меня.

Дора опустила голову. На трехногом табурете стояла большая эмалированная миска, полная молока. Табурет был придвинут вплотную к входной двери, но так, чтобы не мешать свободному ходу, если дверь вдруг кто-то решит внезапно распахнуть. Дора окунула в миску палец и попробовала — сладко, никаких посторонних привкусов.

Молоко — пока — было свежее…

Хотаб ощутил в своем сердце первый укол тоски за мгновение до того, как во всей квартире погас свет.

«Ну вот и началось», — подумал Хотаб и громко проговорил:

— Дяденька идет.

— Выбило пробки, — сказал Лапоток.

— Это не пробки… Не открывайте дверь. У меня есть фонарик и свечи.

А некоторое время назад Хотаб вернулся с морозной улицы и принес, как и обещал, водки. Еще никогда ему так не хотелось просто пройтись. Снегопад кончился, и стало ясно. Хотаб глядел на витрины магазинов, на казавшиеся беззаботными лица людей, на автомобили, спешащие по своим делам, и им вдруг впервые завладело детское ощущение, что там, в комнате, где другие, гораздо интереснее. Там происходит что-то важное и настоящее, а Хотаба закрыли одного с наскучившими ему тайнами. Сейчас комнатой, где другие, была эта морозная улица, полная людей с их повседневными заботами, а Хотаб опять вынужден добровольно идти туда, где его закроют одного. Все это продолжалось лишь пару минут, пока он шел от припаркованного на другом конце длинного дома (чтобы не светиться!) красного двухдверного «БМВ» до Дяди-Витиного подъезда.

— Надо побыстрее закончить с этим дерьмом, — проговорил Хотаб.

Хотаб всегда считал, что у Шумного психика бульдозера. Хоть кол на голове теши. Шумный пил только водку. Зато каждый день, как чай или воду. И никогда не испытывал с этим проблем. Никаких отходняков или плохого самочувствия. Лапоток, несмотря на такую же внушительную внешность, был слабак. Он то завязывал на полгода, то снова развязывал и уходил в запой, то выводил — идиот — шлаки, жрал гербалайф, заявляя, что теперь ощущает обостренность чувств, иногда скручивал свои жирные телеса в позу лотоса, практиковал очищающее дыхание и всегда после запоев испытывал длительные, вызванные алкогольной интоксикацией приступы депрессии.

Сейчас Лапотку опять не повезло. Лучше бы телефонную трубку снял Шумный.

— Наверное, Юлик соскучился по Хотабу, — усмехнулся Лапоток.

Никогда в жизни он не слышал такого голоса. Спрашивали всего лишь хозяина. Но все страхи, связанные с и без того излишней мнительностью, подступили к Лапотку, заставив ощутить тоску, бесконечно более глухую, чем все его алкогольные депрессии.

— Хорошо, — проговорил голос в трубке, — когда появится хозяин, передашь, что его ждут. Он знает кто и знает где.

И только когда пошли короткие гудки, Лапоток почувствовал, что окно в черный холодный провал закрылось и оттуда больше не сквозит ветром, наполненным взмахами крыльев ночных бабочек, крадущих ваше сонное дыхание.

Но Шумный на все переживания Лапотка лишь насмешливо бросил:

— Что-то ты какой-то дерганый стал.

Рассказывая об этом звонке Хотабу, Лапоток голосом, где паника поменялась местами с подозрительностью, закончил:

— Что у вас здесь, в натуре, творится?! Ты, братан, послушай: если начнется какое-то говно, я разбираться не буду! Я завалю этого деда… И меня не е…т, что Юлик хотел с ним перетереть!

— Как хочешь. — Хотаб на это лишь пожал плечами. — Но Юлик хотел с ним перетереть…

И сейчас, когда во всей квартире внезапно погас свет, Лапоток понял, что это не пробки. В следующую секунду холодная тяжесть пистолета в руке несколько успокоила его. Лапоток передернул затвор.

— Хотаб, давай скорее свет, — проговорил он негромко.

А потом входная дверь открылась. Хотаб был уже на кухне и не знал, что там произошло. Он услышал лишь стоны — и ни единого выстрела.

Когда все стихло, Хотаб понял, что ему не надо прислушиваться к этой надвигающейся тишине. Протяжно и заунывно пропела половица, но он уже открыл окно. Весь мир сейчас сконцентрировался в этом чудном морозном воздухе. Лестница, освещенная соседними окнами, где, наверное, сейчас садились ужинать, была совсем рядом. Хотаб по-кошачьи легко запрыгнул на подоконник. Он подумал, что что-то забыл в этой квартире, но никак не мог вспомнить что. Как было бы хорошо, если б ему удалось не обернуться и не заглянуть в черную пасть оставляемой кухни, когда его рука уже потянулась к лестнице. Это был тот самый дяденька. Он с какой-то печальной улыбкой смотрел на Хотаба, а может быть, это только показалось в бледном, размазанном свете луны. Да. наверное, Хотабу это только показалось, подобные лица не могут улыбаться. И опять он не смог вспомнить, что здесь оставил.

— Отпусти меня, дяденька, — вдруг попросил Хотаб, — пожалуйста…

Где-то далеко, с другой стороны своего возраста, Хотаб услышал радостный смех. И он захотел вдруг раствориться в этом смехе, но какая-то черная рука вернула его обратно на кухонный подоконник, а смех ушел в прошлое, в тот морской город, где когда-то Хотаб был ребенком.

— Пожалуйста, — прошептал Хотаб, ступая по подоконнику. Потом его рука коснулась лестницы, и он понял, что ничего лучше этого холодного металла не может быть. Другая рука… Вот он стоит уже на лестнице… Все — а теперь вниз.

133